Керенскому Александру Федоровичу было не до строительства. Он всецело был поглощен политической борьбой, ведущей к полному, безвозвратному крушению Российской империи, хотел он того или нет.

Начав с расследования Ленского расстрела в качестве главы Общественной комиссии при Государственной думе, молодой адвокат с неравнодушной общественной позицией взмыл на самый верх политической власти, задержался там на три бурных месяца и слетел кувырком не то в костюме медсестры, не то в несменяемом полувоенном френче, докатившись до самого Парижа.

Проклятой памяти безвольник,
И не герой – и не злодей,
Пьеро, болтун, порочный школьник,
Провинциальный лицедей,
Упрям, по-женски своенравен,
Кокетлив и правдиво-лжив,
Не честолюбец – но тщеславен,
И невоспитан, и труслив.

Такими нелицеприятными виршами запечатлела нашего героя поэтесса Зинаида Гиппиус. И портрет, надо признать, получился убедительным, хотя и карикатурным. При всем при том Керенский обладал волевым характером, умел внушительно ораторствовать и, хоть не отличался светским лоском, притягивал людей твердой убежденностью социалиста, которой следовал до конца своих дней. И это при том, что здоровьем Александр Федорович похвастаться не мог: в 1916 году у него удалили почку.
В 1912 году Керенский был избран депутатом IV Государственной думы от партии трудовиков, где стал работать в бюджетной комиссии. Тогда же, кстати, он был принят в ряды масонов, а в 1915 – 1917 годах выступал уже в качестве Генерального секретаря Верховного совета «Великого востока народов России».
С 1915 года зычный голос Керенского стал доноситься до монархических особ. Его либеральный радикализм откровенно шокировал, но именно это способствовало росту его популярности в левом лагере. Дошло до того, что императрица Александра Федоровна заметила вскользь, что этого непримиримого противника царского правительства неплохо было бы повесить.
В декабре 1916-го в стенах Государственной думы Керенский уже открыто призывал к свержению самодержавия. А в феврале пробил его «звездный час», поскольку именно он в значительной мере стал и его провозвестником, и творцом, и самым активным участником.

14 февраля Керенский заявил: «Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало… Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С нарушителями закона есть только один путь борьбы – физического их устранения».
Таким образом именно этот юрист-выскочка и стал, по сути, могильщиком российского самодержавия. Он лично участвовал в аресте высокопоставленных царских чиновников и был причастен к отречению Николая II и его брата Михаила Александровича.
После этого на Керенского обрушилась всероссийская слава. Его буквально носили на руках, экзальтированные дамы засыпали его цветами и млели над его портретами, народные толпы ходили за ним по пятам.

Тогда над страною калифствовал
Керенский на белом коне, –
писал спустя время Сергей Есенин.

2 марта Керенский занял пост министра юстиции во Временном правительстве. И на этом посту он внес «неоценимый вклад» в то, чтобы тихо копошившаяся при «проклятом» царизме коррупция вырвалась наружу, подобно пламени над тлевшим костром. Именно при его непосредственном участии началось разрушение прежней судебной системы. Уже на другой день после своего назначения Керенский распорядился реорганизовать институт мировых судей – суды стали формироваться из судьи и двух заседателей, что стало прообразом будущих печально знаменитых «троек». Были упразднены Верховный уголовный суд, особые присутствия Правительствующего сената, судебные палаты и окружные суды с участием сословных представителей.
При этом судей массово увольняли без каких-либо причин и объяснений, просто по какому-нибудь доносу мелкого клерка, а то и вовсе анонима, а многих сразу отправляли за решетку «для дальнейших разбирательств».
Понятно, что при таком взрывном развале судебной системы безнаказанное разграбление казны приняло гомерические масштабы. Тащили всё и все, кто только мог дотянуться до государственных денег. Объяснялось сие безнаказанное воровство тем, что при царизме жилось плохо и, следовательно, это такое восстановление социальной справедливости. К тому же судить стало некому, а на нет, как говорится в русской пословице, и суда нет. Народ метко назвал этих расплодившихся лихоимцев «птенцами Керенского».
В зените своей славы Керенский успел амнистировать всех политических заключенных, признать независимость Польши, восстановить конституцию Финляндии, вернуть из ссылки осужденных революционеров во главе с «бабушкой русской революции» Екатериной Брешко-Брешковской, а вместе с ними на свободе оказались и тысячи обычных уголовников.
Упраздненные царские ведомства правоохранительной, судебной и пенитенциарной систем новая власть пыталась заменить «исправительными обществами», однако преступность подскочила в десятки раз. Уголовные элементы захватывали здания учреждений и организаций, превращая их в «малины», безнаказанно убивали и грабили. Не случайно это время историки впоследствии назвали первой криминальной революцией в России.
После этого звезда Александра Федоровича стремительно покатилась к закату.

20 июля он сменил Георгия Львова на посту министра-председателя, сохранив портфели военного министра и министра финансов. А после корниловского мятежа принял на себя еще и звание верховного главнокомандующего, став, по сути, диктатором России. Распустил он и Государственную думу, которая привела его к власти, и провозгласил демократическую республику, не дожидаясь созыва Учредительного собрания.
Все эти действия, вкупе с неожиданно проявившейся тягой к роскоши, оттолкнули от него не только высший класс, но и столь «любимые» им народные массы, ради которых он, собственно, и старался. Развал экономики, усиливающаяся нищета простого народа, проваленная политика продразверстки и погружающаяся в хаос армия – вот главные «достижения» Керенского в недолгом статусе российского диктатора.

В итоге в октябре 1917 года большевики штурмом взяли Зимний дворец. Александру Федоровичу пришлось бесславно драпать. Остаток своей долгой жизни на чужбине он посвятил главным образом попыткам доказать миру, что никакого платья медсестры не было и что бежал он на машине американского посольства…
Но это уже никого не интересовало.

Дмитрий Поляков.

Слабый, одутловатый, перенесший цингу и тяжелую травму – упал с коня под сани, – сын Алексея Михайловича Федор сразу после смерти батюшки в 1676 году взошел на престол Московского государства, как его дед и отец, в пятнадцатилетнем возрасте.

Занял он трон лишь потому, что больше некому было: старший сын Алексея Михайловича умер во младенчестве, средний – в возрасте шестнадцати лет, а будущему Петру Великому было три года. Федор Алексеевич поначалу совершенно не проявлял интереса к государственным делам и многим казалось, что новоиспеченный царь к правлению неспособен.

А между тем воспитание Федор Алексеевич имел серьезное и образован был по тем временам очень даже неплохо. Одним из его учителей был белорусский монах Симеон Полоцкий – духовный писатель, богослов, поэт, драматург. Молодой царь владел латынью, польским и древнегреческим языками. Увлекался музыкой, пением, стрельбой из лука. Обожал коневодство. Был хорошо осведомлен в европейской политике.

На первых порах власть, по сути, оказалась в руках приближенных к трону фамилий: фаворита батюшки, боярина Артамона Матвеева, патриарха Иоакима, семей Нарышкиных и Милославских во главе с окольничим Иваном Милославским, которые интриговали против друг друга в борьбе за влияние на юного царя. Ибо, как отзывался о Федоре близкий ко двору князь Катырев-Ростовский, «благоюродив бысть от чрева матери своея и ни о чем попечения не имея, токмо о душевном спасении». По выражению другого современника, в Федоре «мнишество было с царствием соплетено без раздвоения, и одно служило украшением другому». В известном смысле венценосная фигура была идеальна для придворных манипуляций.

В какой-то момент Милославским, от которых происходила мать Федора Мария Ильинична, удалось свалить могущественного Артамона Матвеева, обвинив его в чернокнижничестве и заговоре против царя, и отправить его в ссылку в захолустный городишко Пустозерск. Казалось бы, путь к абсолютной власти расчищен. Но…

Совершенно неожиданно молодой царь проявил характер. Он решительно приблизил к себе своих друзей, среди которых были постельничий Иван Языков и стольник Алексей Лихачев, а также князь Василий Голицын, и в прямом смысле взял бразды правления страной в свои руки, отодвинув родственников матери в сторону.

Также Федор отказался рассматривать в качестве невесты родственницу Ивана Милославского и настоял на своем выборе – племяннице думного дворянина Семена Заборовского Агафье Грушецкой. Иван пытался распускать порочащие Агафью слухи, но был подвергнут царем опале и удален от двора.

Влиятельного Иоакима, примкнувшего к семье Милославских, царь огорчил, серьезно урезав влияние патриарха на политику государства, а также установив повышенные нормы сборов с церковных имений.

Кто бы мог подумать, что этот хилый, больной человек сможет удержать в своих слабых руках Русское государство?

И не просто удержать! За шесть лет царствования Федору удалось консолидировать власть вокруг государствообразующих идей. Наиболее важной реформой Федора Алексеевича стала отмена местничества. Сложившийся на Руси архаичный порядок предполагал распределение чинов соответственно позиции, которую занимали в государственном аппарате предки знатных родов, что приводило не только к постоянным конфликтам внутри знати, но и к стабильному процветанию коррупции в высших эшелонах власти, развращению их щедрой и не соответствующей заслугам раздачей должностей и милостей. Государственное управление при этом страдало от некомпетентности и чванства представителей знатных фамилий, презиравших худородных «коллег».

В январе 1682 года царем для обсуждения военной реформы в Москве был созван Собор служивых людей. Там же из-за парализующего управление армией местничества было решено ликвидировать его полностью, а в военном деле обратиться к опыту европейских стран. По указанию Федора Алексеевича в Кремле были сожжены разрядные книги, в которых было зафиксировано старшинство родов и записывались извлечения из официальных документов. Вместо разрядных царь учредил родословные книги, куда знатные фамилии записывались уже без привязки к их месту в Боярской думе. Так с разрядными книгами сгорело не только местничество, но целый пласт русской истории.

Знаменитый русский историк Сергей Соловьев писал: «От слабого и болезненного Феодора нельзя было ожидать сильного личного участия в тех преобразованиях, которые стояли первые на очереди, в которых более всего нуждалась Россия, он не мог создавать новое войско и водить его к победам, строить флот, крепости, рыть каналы и все торопить личным содействием; Феодор был преобразователем, насколько он мог быть им, оставаясь в четырех стенах своей комнаты и спальни».

И все же… Именно при этом «хвором телом» молодом царе в 1678 году была проведена общая перепись населения. А на будущий год введено подворное налоговое обложение, ставшее началом будущей подушной подати Петра I. Начали строить приюты для сирот. Была учреждена Славянско-греко-латинская академия с допуском к обучению в ней представителей всех сословий, хотя открыта она была только после смерти государя. Федор выступил одним из создателей Типографской школы при Заиконоспасском монастыре при будущей академии. В 1681 году было введено воеводское и местное приказное управление. Областное управление перешло в полное ведомство воевод, назначаемых царем, а все другие должности приказных людей: сыщики, губные старосты, приказчики – были отменены, «чтобы впредь гражданским и уездным людем в кормех лишних тягостей не было».

В уголовном законодательстве Федор упразднил членовредительство как форму наказания, запретив отрубать руку уличенным в краже и мздоимстве.

Да и сам факт созыва Собора служилых людей, на котором самодержец предложил им самим высказаться о том, как реформировать боярскую систему власти, персонифицированную в пресловутое местничество, вызывает огромное уважение к этому замечательному человеку. Несомненно, его политика стабилизировала подорванное Смутой положение в Русском государстве, а законотворческая деятельность упорядочила жизнь и взаимодействие разных слоев населения.

Федор Алексеевич был женат дважды. Страстно хотел детей, но судьба оставила его бездетным. Искренне любил своего брата по отцу Петра, оберегал его от боярских притеснений. 15 февраля 1682 года Федор III скончался в возрасте 20 лет, не оставив распоряжения о наследнике престола. За две недели до этого события был сожжен протопоп Аввакум, предсказавший скорую смерть царю…

Ему было отмерено слишком мало времени. Но он очень старался.

Дмитрий Поляков

То ли беглый монах Чудова монастыря, то ли отпрыск боярской фамилии Романовых, известный всем как самозванец, захвативший русский трон в июне 1605 года, Лжедмитрий I, похоже, искренне считал себя выжившим сыном Ивана Грозного. Карамзин, а за ним и Пушкин считали его ставленником поляков; Костомаров и Алексей Толстой уверяли, что сей исторический персонаж – поп-расстрига Гришка Отрепьев. Впрочем, для беглого монаха он был слишком уж образован: хорошо знал и цитировал Библию, много читал, знал языки, обладал европейским лоском и манерами, свободно общался не только с польскими дипломатами и сановниками, но и с самим папой римским. Еще по пути в Москву «Дмитрий» говорил: «Как только с Божьей помощью стану царем, сейчас заведу школы, чтобы у меня во всем государстве выучились читать и писать; заложу университет в Москве, стану посылать русских в чужие края, а к себе буду приглашать умных и знающих иностранцев». Одно не вызывает сомнений: авантюризма и решительности этому загадочному человеку было не занимать.

Да и явился он при обстоятельствах, которые наши современники легко сравнили бы с тем, что ныне именуются как «идеальный шторм».

16 апреля 1605 года скоропостижно скончался царь Борис Годунов, который, с точки зрения бояр, носил корону «не по воле Божьей». Сразу после его смерти русская знать сцепилась в смертельной схватке за трон. Накануне страну поразил страшный голод, вызванный неурожаями, и продолжался он три года. Цены на зерно взлетели до облаков. К тому же введение «заповедных лет», на протяжении которых крепостному запрещалось менять хозяина, привело к массовому бегству крестьян в южные регионы страны, где они вливались в армию казачества. Поборы, налоги, произвол местного чиновничества, взяточничество, хозяйственная разруха – все это, вместе взятое, привело к убеждению, что «царь не тот», бояре – враги, служилые – кровопийцы. Народ жаждал «доброго царя», так что не на голом месте оживились слухи, будто царевич Дмитрий не погиб в Угличе, а выжил и скоро появится на Руси.

Лжедмитрий перешел границу Руси даже не с армией: всего лишь c 2-мя тысячами поляков, пожалованных ему королем Сигизмундом III, и 2-мя тысячами запорожских казаков, поддержавших «царевича», но уже на Смоленщине его войско стало расти: к Дмитрию примыкали представители всех сословий – дворяне, стрельцы, казаки, беглые крестьяне. В какой-то момент его войско составляло уже 30 – 40 тысяч человек. И это не было войском интервентов. Дмитрию присягнуло войско, стоявшее под Кромами. Воевода Петр Федорович Басманов, князь Василий Голицын перешли на его сторону. Голова Гавриил Пушкин и тобольский воевода Наум Плещеев прочитали письмо «царевича Дмитрия» на Лобном месте в Москве. А 20 июня 1605 года под праздничный звон колоколов и приветственные крики толп «Дмитрий» въехал в столицу и занял престол при полной поддержке двора.

Правил он неполный год. И показал себя на удивление энергичным, смелым реформатором, сторонником твердой, самодержавной руки, задолго до Петра открывшим ворота европейским ремесленникам, ученым, торговцам. По словам Ключевского, Лжедмитрий «был только испечен в польской печке, а заквашен в России».
Новый царь изменил состав Думы, ввел в него представителей высшего духовенства и повелел Думе отныне зваться Сенатом. Более того, он самолично участвовал в заседаниях Сената, причем ежедневно. Дворянам и служилым людям в два-три раза было увеличено жалованье. Многим помещикам были прирезаны поместья. Лжедмитрий рекомендовал боярам отправлять своих детей на учебу в Европу. Одновременно в Россию он приглашал лекарей, ремесленников, купцов, архитекторов, строителей, учителей и прочих иноземных специалистов. Были введены налоговые льготы. Кое-где на юге страны и в Новгородской земле их и вовсе отменили на 10 лет. Прекратилась практика обработки «десятинной пашни». Были сняты ограничения на выезд и въезд в государство. Всем крестьянам, служащим в армии, Лжедмитрий дал свободу и разрешение на поселение. Вернул права и все имущество опальным боярам. Была объявлена свобода торговли, промыслов и ремесел, все подданные получили равную возможность свободно заниматься промыслами и торговлей.

Но особенно поражает воображение рвение, с каким этот сомнительный царь взялся за искоренение, выражаясь современным языком, этой самой проклятой коррупции. По сути, Лжедмитрий продолжил политику своего мнимого отца Ивана Грозного по отношению к взяточникам и казнокрадам.
По всем землям он разослал указы, в которых потребовал, чтобы «приказные и судьи без посулов творили правосудие и каждому дела, без промедления помогали найти справедливость». Тех же, кого ловили за руку, приказано было водить по площадям, повесив на шею то, в чем был принят посул – деньгами или натурой, – да к тому же еще и охаживать провинившегося палками. Известен случай, когда проворовавшемуся старшему подьячему Дашкову публично отрубили руку. Бояре и дворяне, правда, были освобождены от столь позорного наказания, но зато облагались высокими штрафами. «Дмитрий» и сам, бывало, лупил тростью по спинам неправедных чиновников. Уж не с него ли взял пример Петр I?

Чтобы уменьшить злоупотребления при сборе податей, «Дмитрий» обязал сами земли отправлять с выборными людьми соответствующие суммы в столицу.

Изощренный ум взяточников придумывал все новые способы безнаказанно «доить» зависимое от них население. Так, кое-где «благодарные» просители стали прилаживать «подарки» к любимым иконам «нужных» чиновников. Лжедмитрий сушественно обновил штат служилых людей, обязав их принимать жалобы людей на «насильство, продажи, посулы и прочие обиды». Также простолюдинам было дано право писать царю челобитные, причем по средам и субботам царь самолично рассматривал эти просьбы и жалобы.

Наконец, Лжедмитрий инициировал работу над новым Судебником.
Как бы там ни было, но «вор» Лжедмитрий в народе был признан справедливым и добрым государем.

Да и полякам в конце концов он объявил, что обещанная передача им северских земель и Смоленска невозможна, чем вызвал гнев Сигизмунда и отказ в поддержке.

Погубила Лжедмитрия, как это часто случалось в русской истории, самостоятельная линия, не зависящая от Думы и боярских кланов. Не нравилось людям и то, что царь открыто пренебрегал русскими обычаями, одевался как иноземец, не соблюдал посты, предпочитая им шумные попойки с челядью-иностранцами, что был расточителен и потакал роскошествам своей невесты Марии Мнишек. Кроме того, либеральные реформы Лжедмитрия вконец опустошили казну…
Все это вкупе привело к тому, что царя Лжедмитрия убили, тело сожгли, прах смешали с порохом и, забив его в Царь-пушку, выстрелили им с сторону ненавистной Польши.

Кто был этот человек, так и осталось загадкой.

Дмитрий Поляков

Император Николай II начинал в русле прогрессивного, жесткого, державного реформаторства отца, Александра III.

В частности, в 1903 году было введено Уголовное уложение, которое в разделе борьбы с коррупцией было гораздо более проработано, чем действовавшее с 1845 года Уложение о наказаниях. Касалось оно в основном среднего и низового звена российского чиновничества, поскольку высшие сановники пока еще от взяток шарахались как черт от ладана, памятуя о суровой длани Александра Александровича.

Всплеск коррупции – не самый, впрочем, сильный в сравнении с другими развитыми державами – был спровоцирован Русско-японской войной, точнее – снабжением воюющей армии со стороны привлеченных к этому делу поставщиков. Многие посчитали для себя возможным увеличить свое состояние на махинациях с поставками снарядов, амуниции, продуктов. Поначалу власть жестко пресекала подобные действия. Так, на схваченных за руку махинаторов не распространялась амнистия, даруемая Всемилостивейшим манифестом от 11 августа 1904 года, им не могли быть уменьшены назначенные судом сроки заключения, они не могли быть освобождены от наказания в случаях, если против них было возбуждено преследование, или последовало решение суда, или решение еще не приведено в исполнение.

Однако к началу Первой мировой войны гидра коррупции вполне себе освоилась в административной системе России, невзирая на грозные окрики сверху.  Не случайно Петр Столыпин, обращаясь к российской бюрократии, воскликнул : «Там, где деньги, – там дьявол. Родина требует себе служения настолько жертвенно чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует работу». То был глас вопиющего в пустыне. Не только военные заказы стали объектом алчности чиновников; привлекали их и сделки с недвижимостью, и создание кооперативных обществ, и эксплуатация земельных участков с полезными ископаемыми, и многое другое. Стоимость нужной подписи, печати, замолвленного словца стала расти как на дрожжах.

Увы, мягкость императора, его неуверенность, трактуемая как слабость, его любовь к семье – все это способствовало развращению высшей административной бюрократии. Уже к концу 1914 года на русском фронте обозначилась острая нехватка снарядов. Германская промышленность работала как часы, а наши артиллеристы могли делать лишь по 7 – 8 выстрелов в день.

Дело в том, что отечественные фабриканты и заводчики объединились в крупные синдикаты, которые держали высокие цены на всем рынке, в том числе и в сфере поставок на фронт. Тех, кто осмеливался снижать цены, ощутимо штрафовали. Интересы монополий были поставлены выше государственных интересов. Соответственно и госзаказы распределялись с учетом выгоды участников монополий.

Член Артиллерийского комитета Барсуков вспоминал: «При первых же известиях о крайнем недостатке боевого снабжения на фронте и возможности вследствие этого «хорошо заработать» на предметах столь острой нужды русских промышленников охватил беспримерный ажиотаж. Именно 76-мм снаряд и был тем первым лакомым куском, на который оскалились зубы всех промышленных шакалов с единственной целью легкой наживы. К великому несчастью для России, у этих людей оказывалось подчас немало сильных покровителей… началась бешеная спекуляция на снарядах». Поставщики и посредники закладывали в цену снарядов 170, 300, а то и все 1000 процентов прибыли. И ничего. Александр III незамедлительно отправил бы таких «бизнесменов» на виселицу, но сын его, не желая «нервировать отечественный капитал», проявлял ничем не оправданные долготерпение и гуманизм, приведшие в конечном итоге к революции и государственному перевороту.

В условиях ведущейся войны власть пыталась обуздать ненасытных толстосумов и их покровителей в своих рядах. 31 января 1916 года в чрезвычайном режиме был принят пакет законов с говорящим названием, которое приведем полностью: «О наказуемости лиходательства, об усилении наказаний за мздоимство и лихоимство, а также об установлении наказаний за промедление в исполнении договора или поручения правительства о заготовлении средств нападения или защиты от неприятеля и о поставке предметов довольствия для действующих армии и флота». Спусковым механизмом к его принятию стало выявление случаев дикой коррупции в главном по снабжению армии комитете – Земгоре и руководимых непримиримым врагом императора Александром Гучковым военно-промышленных комитетах. На какое-то непродолжительное время коррупция поприжала уши.

Кое-кто и попадался. Так, сотрудник председателя Совета министров Иван Манусевич-Мануйлов был обвинен в шантаже товарища директора Московского соединенного банка Хвостова, признан виновным в мошенничестве и приговорен к лишению всех особых прав и преимуществ и к заключению в тюрьму на полтора года. И таких историй было, по правде говоря, немало.

Ревизии, ставшие достоянием прессы, то и дело выявляли целые коррупционные гнезда, напоминавшие осиные, когда мелкие взяточники крутились возле средних, средние – возле тех, что на самом верху, а оттуда сеть продажных чинуш опутывала все бюджетные сферы, к которым можно присосаться. В результате казна трещала по швам. Но существенно повлиять на происходящее царская власть уже была не способна. Оставался год до начала сокрушительной Февральской революции.

Царская семья не была замешана в коррупционных схемах, за исключением, пожалуй, единственного случая, когда Александра Федоровна настояла на освобождении высокопоставленного жулика, банкира Рубинштейна, обвиненного в продаже русских процентных ценных бумаг через нейтральные страны во Францию, взимании высоких комиссионных за сделки по русским заказам, выполнявшимся за границей, и пр. и пр. и пр. Дело в том, что через Рубинштейна императрица помогала деньгами своим родственникам в Германии, лишенным Вильгельмом II средств к существованию. Но и этого случая хватило, чтобы остаться в истории. Именно за данный факт пыталась ухватиться Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, чтобы уличить Царскую фамилию в коррупции. Не получилось. Летом 1917 года члены комиссии констатировали, что не находят в действиях подследственных никакого состава преступления.

Дмитрий Поляков.

Одна из самых трагических фигур в мировой истории – Петр II, несчастный ребенок, безжалостно растоптанный толпой грызущихся за трон сановников. Последний представитель Романовых по мужской линии, он был нужен им исключительно как орудие в этой борьбе. Никого не заботили его образование, его здоровье, его чувства. Внук Петра Великого воспринимался всеми как пропуск в высшую власть. А то, что мальчик прожил всего четырнадцать лет и что каждый год его маленькой жизни им манипулировали с удивительным бессердечием, никого особенно не взволновало и считалось вынужденной целесообразностью. 

Нет, юный император, конечно же, не проявлял интереса к государственным делам и самолично не управлял огромной страной. За него это делали придворные клики – то Меншикова, то Долгорукова, то Голицына. И три года его правления не были отмечены широкими преобразованиями. Напротив, во внутренней политике наблюдался вялый откат от петровских реформ, во внешней – царила зыбкая неопределенность, зависящая от того, кто сможет с наибольшей для себя выгодой повлиять на коронованного ребенка. Единственный раз при восшествии на престол 21 июня 1727 года он явился в Верховный тайный совет, чтобы провозгласить: «После как Бог изволил меня в малолетстве всея России императором учинить, наивящшее мое старание будет, чтоб исполнить должность доброго императора, то есть чтоб народ, мне подданный, с богобоязненностию и правосудием управлять, чтоб бедных защищать, обиженным вспомогать, убогих и неправедно отягощенных от себя не отогнать, но веселым лицом жалобы их выслушать и по похваленному императора Веспасиана примеру никого от себя печального не отпускать». Больше его там не видели.

Петр был единственным сыном Алексея Романова, старшего сына Петра I, и его венчанной супруги, немецкой принцессы Шарлотты-Софии Бланкенбургской. Мать умерла через десять дней после рождения мальчика; через три года, в 1718 году, и отец, обвиненный в заговоре против императора Алексей Петрович, отдал Богу душу в Петропавловской крепости, то ли не выдержав пыток, то ли тайно убитый в тюремной камере.

Надо сказать, что только смерть Петра I спасла светлейшего герцога Ижорского, безродного Александра Меншикова от расправы разгневанного царя за невиданное до сей поры казнокрадство. Достаточно упомянуть, что именно Меншиков первым в России освоил метод вывода наворованных средств в зарубежные банки, недосягаемые для российского правосудия. Меншиков добился провозглашения Екатерины, супруги Петра и своей бывшей любовницы, новой императрицей. Кстати, правительство Екатерины I немедленно вернуло прежнюю систему обеспечения чиновничества, а именно работу служащих в городах без жалованья с позволением «брать акциденцию от дел»; иными словами, обратно утвердилось «кормление от дел».

Видя, что больная императрица долго не протянет, и желая избежать перехода престола к дочерям Екатерины, Меншиков поддержал кандидатуру на трон десятилетнего царевича Петра, который до этого момента не привлекал внимания сановников и рос себе так, как ему хотелось, лениво изучая кое-какие науки, но по большей части веселясь и играя.

Получив статус регента и чин генералиссимуса, Меншиков задумал подняться еще выше, обручив свою дочь Марию с юным императором. Эта «конструкция» вызвала горячую озабоченность со стороны оппозиции светлейшему – князей Долгоруковых, Голицыных, графа Гавриила Головкина, наставника Петра графа Остермана, который фактически ведал всей внешней политикой государства. Мальчик оказался «под опекой» противоборствующих групп царедворцев, испытывавших на нем весь арсенал интриг и подковерной борьбы.

Самое ужасное, что безвольного и малообразованного мальчика усиленно спаивали. Единственным настоящим другом для него была сестра Наталья, девушка хоть и не блиставшая красотой, но добрая, внимательная, кроткая и, что немаловажно, в отличие от брата хорошо образованная: она владела немецким и французским языками, много читала, была общительна и обаятельна. Петр любил сестру, тянулся к ней, видел в ней родную душу.

Сгубила Меншикова, как это часто случается с закоренелыми ворами, жадность. Как-то Петр отправил сестре в подарок 9 тысяч червонцев. Прознав об этом, Меншиков перехватил посыльного и отобрал у него всю сумму, объяснив свой поступок неспособностью юного императора рачительно обращаться с деньгами. «Я доложу ему, как выгодно разместить эти средства», – заявил зарвавшийся регент. Опытный сановник слишком поздно понял, что перегнул палку, ранив чувства всегда равнодушного к финансовым вопросам подростка. Ни объяснения, что денег не достает казне, ни обещание вернуть всю сумму с прибавкой миллиона рублей «из своих» не умерили гнев Петра. «Я тебя научу помнить, что я император и что ты должен мне повиноваться!» – воскликнул он.

Тогда же на стол Петру легли секретные протоколы допросов его отца, приговоренного к смертной казни царевича Алексея Петровича, подписанные членами Тайного суда Меншиковым, Толстым и Ягужинским. Судьба Меншикова была решена. Помолвка с его дочерью расторгнута. Светлейшего князя небезосновательно обвинили в казнокрадстве и сослали с семьей в Березов Тобольского края. 

22 ноября 1728 года от скоротечной чахотки внезапно скончалась сестра Наталья Алексеевна. Это стало ужасным ударом для Петра. Он потерял сон, плакал дни напролет и съехал из Слободского дворца, который занимал в Москве вместе с сестрой.

Место Меншикова немедленно заняли князья Долгоруковы и Голицыны, оттеснив Остермана, и уже 30 ноября 1729 года было объявлено об обручении с сестрой Ивана Долгорукова княгиней Екатериной.

Перехватив власть, родственники невесты засучив рукава занялись подгонкой государственного управления под свои цели, а именно расчисткой двора перед воцарением Долгоруковых. При этом они всячески поощряли увлечение императора охотой, кулачными боями, медвежьей травлей и пирами, где неиссякающее вино все сильнее разрушало организм юного царя.

Между тем государство медленно опускалось в разруху. Об этом красноречиво свидетельствовали иностранцы. Испанский посол де Лириа в 1728 году доносил королю: «Что касается здешнего управления, все идет дурно, царь не занимается делами, да и не думает заниматься; денег никому не платят, и Бог знает, до чего дойдут финансы его царского величества, каждый ворует сколько может». Ему вторит австрийский дипломат Гогенгольц в 1729 году: «Нет никакого единства в управлении делами, отсюда выходит неурядица. Никто не доверяет другому, не желает взять на себя ответственность. Благодаря этому все в застое».

Понятно, что для коррупции нет лучшего времени, чем безвременье и слабосильный государь у кормила. Но и здесь Долгоруковым, как и Меншикову, изменила фортуна. В праздник Богоявления 6 января 1730 года, принимая парад, посвященный водоосвящению на Москве-реке, Петр простудился и слег с сильным жаром. Перед смертью он вдруг очнулся и произнес: «Закладывайте лошадей. Еду к сестрице Наталье». Долгоруким не достался престол. В стране процветало безвластие и повсеместное лихоимство. Ждали спасителя…

Дмитрий Поляков.

«Достиг я высшей власти;

Шестой уж год я царствую спокойно.

Но счастья нет моей душе».

Вложив эти горькие слова в уста Бориса Годунова, Пушкин одним штрихом определил и моральный дух «ненастоящего» царя, и психологическую обстановку в стране на излете его правления. Между тем во все время своего царствования (1598 – 1605 гг.) Годунов старался укрепить престиж государства, обеспечить рост его могущества и благосостояния. И не просто так заслужил он репутацию борца со взяточниками и казнокрадами.

Судебник 1550 года устанавливал наказание за взяточничество в виде смертной казни. За 37 лет правления Иван IV казнил более 8 тысяч чиновников, что составляло примерно 34% от общего числа государственных служащих того времени. Со смертью Грозного в 1584 году страна погрузилась в тяжелейший экономический кризис, настало смутное время, сопровождавшееся запустением, голодом, ростом преступности, беззаконием. «Русский человек жил как попало, подвергаясь всегда опасности быть ограбленным, обманутым, предательски погубленным; он и сам не затруднялся предупреждать то, что с ним могло быть, он также обманывал, где мог поживлялся на счет ближнего ради средств к своему, всегда непрочному, существованию», – писал Николай Костомаров в своей «Русской истории».

После Ивана IV, понизившего уровень мздоимства свирепыми расправами, «ибо каждый день мздоимцев прилюдно разрубают на куски прямо на городской площади», меры Годунова по искоренению «чиновного зла» могли показаться мягкими. Еще в период правления немощного и безвольного сына Ивана Грозного Федора, при котором Борис, заняв самое близкое к нему положение, фактически правил страной, он старался наводить порядок не публичными расправами, а «по закону».

«Он теперь – государь своих подданных, а не рабов, и поддерживает порядок милостью, а не страхом и тиранством», – писал о Годунове английский дипломат Горсей. При всей комплиментарности высказывания англичанина нужно признать, что при Годунове не было массового террора, как при Иване Грозном. Осуждая, Борис предпочитал казням ссылки, кандалам – лишение должности и состояния. Причем нередко совмещал противодействие злоупотреблениям с расправой со своими противниками.

Так, казначей Петр Головин, возглавивший боярскую «партию» против Годунова, стал, по словам того же Горсея, «дерзок и неуважителен к Борису Федоровичу», чего последний не мог не видеть. Именно это в первую очередь дало повод Годунову обвинить – и небезосновательно – Головина в растрате казны. При Иване Грозном кара за корыстование из казны зависела исключительно от фантазии царя. Годунов эту практику остановил, предпочтя действовать «по закону». Судила Головина вся Боярская Дума и приговорила его «за государеву крадную казну Казенного двора казнити смертью». Преследование казначея было публичным и гласным. В «Пискаревском летописце» об этом сказано: «А Петра Головина привели на площадь да обнажили, а сказали, что кнутом его бити, да пощадил царь Федор Иванович. И сослали его в Орзамас, и тамо скончался нужно». Ни для кого не было секретом, что за решением Федора стоял реальный правитель Руси Борис Годунов.

В то же время Борис всегда покровительствовал людям с деловой хваткой, а не «кумовству» и «нужным связям» в своем окружении. И об этом тоже все знали, и не всем это, по правде говоря, нравилось. «Подвинув» князей Шуйских, царь сформировал свою «партию», где главную скрипку играли Годуновы, Трубецкие, Хворостинины и Романовы, постепенно ликвидировавшие последствия опричнины.

О намерениях Годунова по реформированию управления в государстве свидетельствует обнаруженный в нескольких списках и опубликованный в 1900 году Судебник, датированный 1589 годом. Увы, он так и остался проектом, хотя и рассматривался Думой, патриархом Иовом и «вселенским собором» русской церкви. Носящий имя царя Федора Иоанновича (читай его «премьер-министра» Годунова), Судебник стремился решить многие застарелые проблемы суда и правления, связанные с мздоимством и посулами. Например, земскому судье предписывалось собирать судебные пошлины не в свой карман, а хранить их «для отсылки государю». При всей наивности такой формулировки нельзя забывать, что введение данной правовой нормы само по себе указывало на готовность государственной власти дать по рукам тогдашним коррупционерам.

Кроме того, Судебник Федора Иоанновича – Бориса Годунова увеличивал число людей, которые могли претендовать «на возмещение бесчестья». Здесь не только крестьянин-торговец, представитель земской администрации, черное духовенство и члены церковного причта, но и скоморохи, и нищие, и незаконнорожденные, обычно лишенные каких-либо прав. Все они могли претендовать на возмещение «ущерба от бесчестья». Знаменитый историк Василий Ключевский заметил, что хотя и Судебник не был реализован, его положения наглядно характеризуют тогдашнее русское общество и умонастроение Бориса Годунова.

Надо признать, что Годунов честно боролся со взяточничеством и казнокрадством, хотя, как всегда в нашей истории, без большого успеха.

В 1601 году в Москве начался страшный голод. По приказу Бориса были открыты государственные житницы, хлеб велено было продавать по фиксированным ценам, а тем, кто оказался за чертой бедности, предоставлять возмещение деньгами. Но чиновники показали себя с привычной стороны. Костомаров пишет: «Они раздавали царские деньги своей родне, приятелям и тем, которые делились с ними барышами. Их сообщники, одевшись в лохмотья, приходили зауряд с нищими и получали деньги, а настоящих нищих разгоняли палками». Узнав об этом, Борис направил своих людей в незатронутые голодом земли, чтобы закупить хлеб по установленным правительством ценам. Но, по сговору с землевладельцами, получив от них немалые «откаты», чиновники рапортовали в Москву об отсутствии излишков хлеба, и Москва осталась один на один с голодающим народом. В итоге умерло до 127 тысяч человек, что привело к многочисленным бунтам, похоронившим репутацию Бориса Годунова как царя, служащего народу, а не кошельку.

Двадцать лет он правил Россией – сначала как правитель при Федоре Ивановиче, потом как царь. И – за исключением последних лет – правил весьма успешно. И что же? Надорвался, умер и был проклят вернувшимися во власть Шуйскими и их последователями, обвинившими его во всех смертных грехах.

Да и не до Бориса уже было. На пороге государства Российского стоял «воскресший» царевич Дмитрий – беглый монах Гришка Отрепьев с жадной ордой польских панов за спиной…

Дмитрий Поляков.

Князя Ярослава московские летописцы XVI века не просто так прозвали Мудрым. Пройдя через горнило междоусобной войны, ему удалось сплотить Киевскую Русь, подчинив ее единому своду законов и уложений, наладить широкие торговые и дипломатические связи, основать новые города, обеспечить благоприятные условия для подъема культуры и искусства, заложить в Киеве и Новгороде величественные храмы Святой Софии, открыть школы и способствовать распространению грамотности.

Первые русские монастыри также возникли с благословения Ярослава: в 1030 году он основал Юрьев монастырь в Новгороде и Киево-Печерский монастырь в Киеве. По всей Руси повелел «творити праздник» святого Георгия 26 ноября (Юрьев день) и, кроме того, издал Церковный устав. Ярослав вел планомерную политику на отделение русской церкви от Византии. В 1051 году он самолично, без участия константинопольского патриарха, назначил Илариона первым русским митрополитом. Развернулась интенсивная работа по переводу византийских и иных книг на церковнославянский и древнерусский языки.

Будучи человеком весьма начитанным, основавшим в Софийском соборе крупную библиотеку, Ярослав стремился к тому, чтобы решать спорные вопросы миром, в ходе переговоров, прислушиваясь к мнению собеседника, избегая конфликтов и неразрешимых противоречий. Правил он без малого 40 лет – с 1016 по 1054 г. – и за этот долгий срок смог заложить основы могущества будущего государства Российского.

После смерти в 1036 году брата Ярослава, Мстислава Владимировича, с которым случались ожесточенные столконовения, великий князь Киевский единолично правил Русью, за исключением Полоцкого княжества. В том же году он разбил печенегов под Киевом, избавив свой народ от постоянных набегов кочевников.

Но едва ли не самым значительным достижением Ярослава стало появление свода законов, именуемого Русской правдой и содержащего нормы уголовного, наследственного, торгового и процессуального права Древнерусского государства в X – XI веках. Русская правда является самым ранним письменным древнерусским правовым источником.

Документ объединил в себе все старые нормативно-правовые акты, княжеские указы, законы и другие административные документы, издававшиеся самыми разными инстанциями. Он известен в двух редакциях – краткой и более поздней, дополненной уставом Ярослава Владимировича и Владимира Мономаха.

Расширенный вариант использовался в гражданском и церковном суде для определения наказания и урегулирования товарно-денежных тяжб и отношений в целом. К несомненно позитивным сторонам следует отнести тот факт, что сей документ определял основные принципы и нормы процессуального законодательства и вводил внятные нормы судопроизводства. «Вместе с судебными пошлинами княжеская власть узурпирует древние судебные права свободных общинников и вводит княжеский суд», – сказано в тексте.

А краткий вариант Русской правды, опираясь на сложившиеся в Киевской Руси традиции, содержал сведения о штрафах, всевозможных нарушениях, регулировал оплату труда строителей, мостовых и т. п., определял взаимоотношения княжеских чиновников и мытарей с населением.

Последний пункт прямо вводил в закон кормление госслужащих за счет простых людей, то есть, в известном смысле, легитимизировал содержание госаппарата населением, имевшим несчастье проживать на подведомственной тому или иному чиновнику территории. Подробное описание подносимых взяток и наказаний за неисполнение сей обязанности содержится в так называемом Поконе вирном, определяющем порядок кормления княжеских слуг и сборщиков виры (то есть мытарей). По сути, Русская правда Ярослава ввела кормление, ничем существенно не отличающееся от мздоимства, в ранг государственной политики на долгие годы, если не навсегда, сделав его своеобразной частью общественного уклада.

Так, статья 42 Покона вирного постановляет: «А вот вирный устав: вирнику взять на неделю 7 ведер солоду, также баpaна или полтуши мяса, или 2 ногаты, а в среду резану за три сыра, в пятницу так. же; а хлеба и пшена, сколько смогут съесть, а кур по две на день. А 4 коня поставить и давать им корма сколько смогут съесть. А вирнику взять 60 гривен и 10 резан и 12 вевериц, а сперва гривну. А если случится пост – давать вирнику рыбу, и взять ему за рыбу 7 резан. Всех тех денег 15 кун за неделю, а муки давать сколько смогут съесть, пока вирники соберут виры. Вот тебе устав Ярослава».

Здесь речь не идет о дани, вире (налоге), а определяется порядок подношений вирнику за то, что он просто есть на белом свете. Такое положение вещей давало неограниченный простор для безнаказанных злоупотреблений со стороны представителей власти. Любой государственный функционер, будь то человек воеводы, наместника, волостеля или просто дьяк из приказа, мог зайти в любую избу и потребовать себе еды или денег – и нельзя было отказать, поскольку закон теперь не позволял отказа.

То же в расширенном варианте Русской правды, если переводить его с древнерусского языка: «Вирник и сопровождавший его отрок (или отроки) творит в общине суд и расправу и взимает в пользу князя виры и продажи (по делам, не связанным с убийством), получая часть денег и в свою пользу. Кроме того, община обязана содержать вирника и отрока, кормить их и их лошадей». Такие наезды «княжей власти» постепенно стали регулярными и все более непосильными для простого люда.

Понятно, что и ответственность, и величина штрафов за нарушения в обществе, поделенном по сословному принципу, распределялись соответственно положению провинившегося. Здесь работал принцип «прогрессивной шкалы» – только в обратную сторону. Бедняк всегда был виновнее и платил больше.

А еще была «почесть» – подношение как бы «по совести», знак глубокого уважения к государственному служащему. Желаешь оформить какое-либо дело в приказе – изволь проставить: кто «барашка в бумажке», кто просто барашка, кто и то и другое, да еще и с чаркой водки. Надо сказать, что и высшая власть не дремала: если место кормления предполагало большие доходы «кормящемуся», жалованье из казны тому урезалось.

Иными словами, вольно или невольно Ярослав распахнул официальные ворота мздоимству на Руси, и в том нет его персональной вины, ибо князь действовал в категориях времени, когда нравы только лишь обретали видимость правовых норм, и узаконивал он то, что сплелось уже в прочный клубок взаимоотношений в русском обществе, распутывать который с переменным успехом предстояло его последователям.

Дмитрий Поляков.

 

 

Читайте также:

Тишайший царь видел всё, но… не замечал

Иван III: Первая война с коррупцией на Руси

Он ринулся в законотворческую работу с каким-то болезненным азартом, как будто предчувствовал, что времени у него осталось слишком мало – и для дела, и для жизни. Ему хотелось исправить сразу всё в этой чужой, непонятной, огромной стране и сделать ее образцовой в понимании европейца середины VIII века, каковым он, в первую очередь, считал вооруженного мушкетом и сводом твердых установлений пруссака.

«Ограниченный самодур», «холуй Фридриха II», «ненавистник всего русского» – какими только уничижительными эпитетами не «наградили» историки и мемуаристы внука Петра Великого, в котором не сохранилось ничего от грандиозного деда, кроме сокрушительной страсти к преобразованиям. «Несчастный Петр III», каким его видел проницательный Пушкин, получил Российский престол из рук Елизаветы, не стремясь к нему, и отрекся от него, не сопротивляясь.

Однако к обязанностям самодержца Петр отнесся неожиданно ответственно, чего от него, любителя поиграть в игрушечных солдатиков и погонять голштинцев из потешного полка по дворцовому платцу, никто не ожидал. Судьба отвела ему всего 186 дней на российском престоле, но за это время он успел подписать 192 манифеста, указов, резолюций и т. п. (не считая представления к наградам), относящихся к самым разным аспектам внутренней и внешней политики.

В отличие от распространенного мнения о безумстве 33-летнего императора, все действия Петра имели свой смысл и свою логику. Даже настроившее против него русское офицерство решение заключить мир с Пруссией, отказавшись от завоеваний Семилетней войны, объяснялось принципиальным несогласием с политическими инициативами безалаберной тетушки Елизаветы, которая втянула Россию в эту войну.

Петр Федорович всегда считал, «что императрицу обманывают в отношении к прусскому королю, что австрийцы нас подкупают, а французы обманывают… мы со временем будем каяться, что вошли в союз с Австрией и Францией». Стратегически союз с Пруссией усилил бы Россию, тем более что Фридрих стремился к этому союзу: «Изо всех соседей Пруссии, Российская империя заслуживает преимущественного внимания… Будущим правителям Пруссии также предлежит искать дружбы этих варваров». Так что ничего «ненормального» в линии Петра и здесь не было. Он так считал.

Не имея четкой политической программы действий, Петр III успел принять ряд законов, существенно изменивших внутреннюю жизнь России. Например, Манифест от 18 февраля, по которому все дворяне освобождались от обязательной 25-летней гражданской и военной службы: «Дворянам службу продолжать по своей воле, сколько и где пожелают, и когда военное время будет, то они все явиться должны на таком основании, как и в Лифляндии с дворянами поступается». При этом дворяне обязывались иметь глубокое образование, дабы оправдывать свое звание.

Или другой Манифест от 21 февраля «Об уничтожении Тайной разыскной канцелярии», по которому все ее дела передавались на разрешение Сенату. Причиной тому было желание самодержца пресечь злоупотребления, царившие в этом репрессивном органе власти, ибо «сия канцелярия», как было сказано в Манифесте, «злым, подлым и безделным людям подавала способ или ложными затеями протягивать в даль заслуженные ими казни и наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников или неприятелей».
Также Петр издал Манифест о веротерпимости, освободив, в частности, старообрядцев от преследования.

Чем же не угодил этот император правящей верхушке страны? Немец? Наполовину, но, конечно, воспитанный как немец – Карл Петер Ульрих. Однако же на смену ему была выдвинута стопроцентная немка София Фредерика Августа Ангальт-Цербсткая, известная всем как Екатерина II. Глуп был и необразован? Чепуха: «неотесанный» Петр неплохо разбирался в точных науках, в географии и фортификации, владел немецким, французским и латинским языками. Правда, практически не говорил по-русски, не считал это необходимым. И это сильно раздражало. Вел себя развязно? Маловероятно, чтобы в годы абсолютизма это могло вызвать бурю негодования.

А вот введенный Петром Федоровичем запрет на перевод государственных земель в частную собственность, а также провозглашение лесов национальным богатством России – вот это могло поспособствовать заговору высших сановников против него. Кроме того, он распорядился сделать суд Российской империи открытым. Все это опасно влияло на сложившийся уклад во взаимоотношениях власти и народа, таило в себе угрозу материальных утрат для приученных к «особым прескрипциям» чиновников. Все это было отменено сразу после отречения императора от престола.

Но главное – Петр III был потенциально опасен. Он не просто взялся за дело с немецкой обстоятельностью и присущей своему великому деду энергией. Он старался во все вникать самостоятельно, мог появиться на заседании Сената без предупреждения, лично вторгался в дела елизаветинских чиновников, от чего те совершенно отвыкли. Француз Жан-Луи Фавье, наблюдая жизнь российского двора, в 1761 году писал: «Погруженные в роскошь и бездействие, придворные страшатся времени, когда ими будет управлять государь, одинаково суровый к самому себе и к другим». Казалось, такой государь явился…
Казалось… Елизавета распустила служивое сословие безмерно. Петру ставят в вину, что он окружил себя иностранцами. Да, это, видимо, нехорошо. Но в правление тетушки многие высшие чиновники империи не просто «легки были на руку», но и попросту находились на содержании у послов иностранных держав. Тот же врач и царедворец Лесток получал «пенсион» от Франции в 15 тысяч ливров, а канцлер Российской империи Бестужев даже удостоился замечания Фридриха II: «Российский министр, которого подкупность доходила до того, что он продал бы свою повелительницу с аукциона, если б он мог найти на нее достаточно богатого покупателя». От русского правительства канцлер получал 7 тысяч рублей, а от британского – 12. А ведь брал ещё и от австрийцев.

Петр III ворвался в политическую жизнь Российской империи как самодержец, не имеющий опоры на местную элиту. Он был чужой. У него были установки к переменам. Он намерен был разобраться во всем самостоятельно. Идеальная позиция для расчистки коррупционных завалов. Буквально накануне переворота Петр обратил внимание на расходы ряда ведомств, а 23 мая именным указом распорядился представить ему ведомость о государственных расходах, «понеже необходимо ведать нам надлежит». Такое направление способно вызвать ураганы в подземных коридорах российской бюрократии. Этого хватит с лихвой, чтобы тихо вынести смертный приговор.

Он ничего не успел. Почти все, что он сделал, было с восторгом аннулировано и предано забвению. «Случайный гость русского престола, он мелькнул падучей звездой на русском политическом небосклоне, оставив всех в недоумении, зачем он там появился», – удивлялся Василий Ключевский.

Но «недоумение» это, возможно, обусловлено было и тем почти что грозным перстом, коим Петр III позволил себе лишь погрозить в сторону высших сановников империи – «Ужо вам!» Между веселой Елизаветой и доброй Екатериной такой жест можно сравнить с опрокинутым на голову ведром холодной воды.

Дмитрий Поляков.

 

 

Читайте также:

Сказ про то, как царь Петр коррупцию искоренял

Екатерина Великая: великое взяточничество и казнокрадство без возмездия

Коррупция – сложное явление. Последствия ее бывают непредсказуемы и весьма болезненны. Соляной бунт, охвативший Москву в июне 1648 года, оставил в памяти 18-летнего самодержца Алексея Михайловича рубец на всю оставшуюся жизнь.

Началось все с того, что распустившиеся от вседозволенности, погрязшие в воровстве царедворцы во главе с воспитателем государя боярином Борисом Морозовым, не зная уже, как пополнить казну, решили внять предложению думского дьяка Назария Чистого и вздуть пошлину на соль – главный консервант заготовок на зиму – сразу в четыре раза. Продажи соли упали, и тогда Морозов не нашел ничего лучше, чем отменить пошлину, но обязав при этом всех выплачивать двухгодовую задолженность за отмененные поборы за соль, мед и вино. Никакие жалобы не долетали до слуха сановников, и тогда народ ринулся к царю.
Оробевший Алексей Михайлович принял представителей бунтовщиков, которые вылили на него целый ушат свидетельств произвола властей, и пообещал разобраться. Все бы ничего, но царская охрана слишком рьяно стала оттеснять народ от Кремля. Произошел взрыв возмущения, запылали дома бояр, не успевший спрятаться Назарий Чистой был забит до смерти и сброшен в навозную яму. Кремль, в котором заперся царский двор, оказался в плотной осаде.

Сперва был выдан и растерзан судья Земского приказа Леонтий Плещеев, восемь лет назад уже попадавший под следствие ввиду «ведовства и воровства». Следом был отправлен на народный правеж глава Пушкарского приказа Петр Траханиотов, которого прилюдно казнили. Потребовали и другие головы, но тогда молодой царь набрался мужества, вышел к народу и клятвенно пообещал сменить высокопоставленных воров, а также выразил сочувствие пострадавшему от их злодеяний народу.

«Очень я жалел, узнавши о бесчинствах Плещеева и Траханиотова, сделанных моим именем, но против моей воли, – сказал Алексей Михайлович. – На их места теперь определены люди честные и приятные народу, которые будут чинить расправу без посулов и всем одинаково, за чем я сам буду строго смотреть».

Народ поверил ему и успокоился, а царь накрепко усвоил, чем может окончиться потакание чиновничьей вольнице. И это хорошо, ибо антикоррупционное восстание в одночасье сделало из юноши царя. Бунт в итоге был подавлен, Морозов сослан в монастырь, все новые налоги отменены. Но Алексей Михайлович осознал, с каким зверем в лице своего окружения он имеет дело. И зверя этого надобно было взять в узду. Да и народные волнения сделали очевидной необходимость реформирования правовой системы государства.

Уже через год совместно с Боярской думой и Земским собором царь вырабатывает Соборное уложение, причем его участие в работе комиссии по созданию документа, несмотря на молодость, было отнюдь не формальное. Царь принялся за работу с неожиданным рвением, чтобы, как он говорил, «сделать то, о чем просит простой народ». Шведский резидент в Москве Поммеренинг с удивлением доносил: царь «ежедневно работает сам со своими (сподвижниками. – Д. П.) над тем, чтобы устроить хорошие порядки, дабы народ, насколько возможно, был удовлетворен».

Это был первый печатный кодекс, самый всеохватный и объемный по сравнению с предыдущими – 25 глав, 967 статей. В нем было и уголовное право, и административное, и гражданское, и даже экономическое. Он действовал в стране без малого 180 лет – вплоть до 1832 года, определяя правовую систему Российского государства. Впервые в Соборном уложении нормы права были распределены по отраслям права. Была выстроена иерархия судебных органов: Суд царя и Боярской думы, приказы, губные, земские учреждения, воеводы.

Среди интересующих нас положений Уголовного права следует выделить следующие виды преступлений, касающиеся государевых слуг: должностные, предполагающие взятки и казнокрадство, а также различные имущественные преступления. Так вот, по Соборному уложению наказание за них, в зависимости от тяжести, предполагало: штраф, конфискацию имущества, бесчестящее наказание, то есть лишение чести, чинов и права, тюремное заключение, ссылку и, в случае особой тяжести, смертную казнь.

Безусловно, не все положения нового кодекса были восприняты госаппаратом. Оттого-то за весь период правления Алексея Михайловича восстания вспыхивали с завидной регулярностью. Их подавляли. Иногда с особенной жестокостью. Но всякий раз, разбираясь в причинах, царь делал выводы и вносил некоторые коррективы в текущую политику.

Так, в 1662 году из-за нехватки в казне золотых и серебряных монет решено было ввести медные деньги. Получалось, что налоги собирались серебром, а выплаты из казны – медью. Однако крестьяне не желали продавать зерно за медь, а купцы – товары. К тому же дьяки, которые занимались выпуском новых монет, стали чеканить деньги из собственной меди. Это привело к колоссальной инфляции, которая стала причиной так называемого медного бунта. Расправившись с восставшими, царь жестоко покарал и вороватых дьяков, а спустя время медные деньги из обращения изъял.

Однако волнения регулярно вспыхивали с завидной регулярностью по всей территории Российского государства. И причиной тому в значительной степени были коррупционные притеснения со стороны воевод. Чем дальше от Москвы, тем разнузданнее вели себя царевы ставленники. «Я и сам не Москва ли?» – вопрошал первый воевода Томска, князь Щербатов, считая себя и судьей, и палачом, и мытарем, пока не был арестован взбунтовавшимся населением. И никакое уложение не способно было утихомирить народное возмущение произволом местных князьков.

А у царя руки не доходили до системной борьбы с коррупцией, которую он хорошо видел, но… не замечал. Век был «бунташный», еще недавно по России гуляла смута. Да и сам царь Алексей Михайлович отличался мягким нравом, снисходительностью, добро помнил, не лишен был литературного дарования – по некоторым данным, его перу могли принадлежать такие яркие произведения, как «Повесть о преставлении патриарха» и «Послание на Соловки». За эту-то неторопливость, равновесие, благодушие, вероятно, и прозвали Алексея Михайловича Тишайшим. Но не только. Алексей Михайлович утишил, успокоил страну, раздираемую бунтами и расколами. И в этом его главная заслуга.

К тому же и дел было невпроворот. Ведь именно Алексей Михайлович воссоединил Россию с Украиной в 1654 году, да и вообще, обеспечил самые большие территориальные приобретения за всю свою историю. Именно он начал проводить протекционистскую политику в пользу российских предпринимателей, приняв Новоторговый устав, закрепивший защиту своих купцов от иностранных конкурентов. При нем появились первые мануфактуры.

Указом от 30 апреля 1653 года запрещено было взимать мелкие таможенные пошлины (мыт, проезжие пошлины и годовщину) или отдавать их на откуп и велено было зачислить в рублевые пошлины, взимаемые в таможнях. Добавьте сюда реформу армии, церковный раскол… Да ведь и бунт Степана Разина – это, как говорится, не фунт изюма.

Не разгреб Тишайший завалы коррупции, не осушил болота мздоимства. Добр был. Не в пример своему «ужасному» предшественнику, прозванному Грозным. Оттого-то, возможно, этого второго Романова на троне официальные историографы как-то любят, уважают. Хотя и почти не вспоминают…

Дмитрий Поляков.

 

 

Читайте также:

Иван III: Первая война с коррупцией на Руси

За что Александра III не любит официальная историография?

Нет-нет, Марту Скавронскую, неграмотную дочку прибалтийского крестьянина, волею судеб и политической изворотливости сердечного друга Александра Меншикова оказавшуюся на российском престоле под именем Екатерины I, нимало не волновали детали работы государственного аппарата. Женщина она была мягкая, сердечная, с бурным человеческим прошлым, в коем было место и браку со шведским драгуном, и загулам солдатской маркитанки, и услугам наложницы в доме престарелого фельдмаршала Шереметева, и любовной связи со всемогущим фаворитом царя Меншиковым, и, наконец, венчанию с самим царем Петром Алексеевичем, которому она также наставила рога, получив «в награду» голову своего любовника Виллима Монса, отправленную далее в спиртовом растворе в Кунсткамеру. Катеринушку царь не тронул.

Приняв императорскую корону, Екатерина на протяжении своих недолгих двух лет не столько правила, сколько царствовала. Намерение продолжить дело своего мужа вылилось главным образом в именной указ, по которому велено было каждую неделю по четвергам в пятом часу пополудни собираться в дом ее императорского величества «на курдах, или съезд». И если подобные ассамблеи при Петре предполагали встречи важных вельмож, корабелов, иностранных послов и прочих важных лиц для обсуждения насущных вопросов, то при Екатерине подобные собрания превратились в нескончаемую цепь балов и увеселений.

Посол Саксонии и Польши Лефорт в 1725 году ужасался: «Невозможно описать поведение этого двора: со дня на день, не будучи в состоянии позаботиться о нуждах государства, все страдают, ничего не делают, каждый унывает и никто не хочет приняться за какое-либо дело, боясь последствий, не предвещающих ничего хорошего… Кто бы мог подумать, что он (двор. – Д. П.) целую ночь проводит в ужасном пьянстве и расходится уже самое раннее в пять или семь часов утра. Более о делах не заботятся. Всё страдает и погибает».
Но это не означало, что жизнь в государстве Российском остановилась. Н

Неугомонный Меншиков, пользуясь своей близостью к императрице, негласно заправлял в Верховном тайном совете. Человек он был всесторонне одаренный, имел талант и административный, и полководческий, но в своем новом качестве безродный светлейший князь все силы бросил на завоевание высшей власти – если не для себя, то для своей семьи. Понимая, что Екатерина – так себе императрица, Меншиков усиленно обхаживал одиннадцатилетнего внука Петра Великого, будущего императора Петра II, вынашивая идею обвенчать его со своей дочерью Марией. Понятно, что до какой-либо борьбы с мздоимством и казнокрадством у величайшего коррупционера (а если проще, то – вора) всех времен руки не доходили.

Практическая деятельность «меншиковского» правительства ограничивалась по большей части мелкими вопросами, в то время как в стране процветали казнокрадство и произвол чиновников. Ни о каких реформах и преобразованиях и речи быть не могло, внутри Тайного совета шла борьба за власть не на жизнь, а на смерть.

Да и в целом весь XVIII век отличался весьма прохладным отношением к лихоимству служивого сословия. Был какой-то «момент обмирания» во время царствования Петра, когда за злоупотребления по государеву ведомству легко можно было лишиться рук, ног, челюстей и даже головы. Однако уже при вдове его в 1726 году была возрождена старая, добрая система кормления от должности, и теперь никакие угрозы не могли повлиять на стремление отжать с подведомственного населения сколько будет возможно.

По инициативе светлейшего Верховный тайный совет обратился к Сенату с идеей сократить штаты центральных учреждений: дескать, ранее в приказах «дьяков и подьячих было умеренное число, а ныне чиновников умножилось». Предложено было вернуться к положению до 1700 года, когда в приказах «жалование не давано, а довольствовались от дел и ныне быть без жалования». На том и порешили. Отныне любая челобитная оплачивалась мздой каждому чиновнику сверху вниз по иерархии: канцеляристу, протоколисту, копиисту и пр. Само собой, дело от этого не ускорялось и не становилось более справедливым. Размер мзды решал и исход.

В противовес Меншикову действовал его очевидный противник генерал-прокурор Сената Павел Ягужинский. Именно он обратился к Екатерине с запиской, в которой изложил причины бедственного положения в стране и способы его преодоления. Среди основных причин экономического кризиза – неурожая и дурной налоговой системы – Ягужинский назвал мздоимство и казнокрадство чиновников областных администраций. Помятуя о приверженности царицы духу своего великого мужа, генерал-прокурор предложил обратиться к указу Петра I о направлении в губернии сенаторов-ревизоров для выявления злоупотреблений, «чтоб могло учиниться воровству пресечение и сбору как подушным, так и прочим порядочное течение». Ревизор имел право карать пойманных за руку злоумышленников вплоть до смертной казни.

Ягужинский упомянул, что с налогов, взимаемых с населения, в казну попадает всего 30 процентов, а все остальное разворовывается. Расходы, писал Ягужинский, следует жестко контролировать, в том числе и в центральных учреждениях, для чего предлагалось восстановить ликвидированную ранее Ревизионную комиссию.
В заключение генерал-прокурор вспомнил слова Петра Великого, призывавшего «разсуждать, каким образом вышепоказанные опасности и внутренние настроения успокоить и до государственного разорения не допустить».

Он, видимо, позабыл, что добродушная Екатерина не умела читать, и записка его без задержки полетела в меншиковский Верховный тайный совет, в Сенат, где служил Ягужинский, в Военную коллегию и к генералу Миниху. И если Сенат, Военная коллегия и Миних хоть что-то написали в ответ (в большинстве своем весьма бестолковое), то Тайный совет равнодушно проигнорировал наказ императрицы отреагировать на послание Ягужинского. Увы, никаких последствий записка генерал-прокурора так и не получила.

И лишь через год, когда кризис в экономике сделался очевидным для всех, Верховный тайный совет разродился подписанной Меншиковым, Остерманом и другими «Докладной запиской о государственных нуждах», суть которой сводилась к необходимости сокращения расходов «по всем фронтам». Какие-то последствия это имело. Была даже создана так называемая комиссия Голицына, призванная навести порядок в налогообложении крестьян. Однако начать работу в полной мере не удалось. Через полгода Екатерина скончалась, судя по всему, от воспаления легких. И в чехарде вокруг трона потерялись и все записки, и комиссия Голицына, и Кабинет ее императорского величества, и всякое желание служить государству, а не своим немедленным интересам.

Еще одно, на что обратили внимание злые языки. С подачи, скорее всего, Меншикова, поднаторевшего в подобных делах, Екатерина I разместила государственные деньги в амстердамском банке, положив таким образом начало дожившей до наших дней практике перевода госсредств на счета западных банков. Вот это им надо бы крепко запомнить…

Дмитрий Поляков.

 

 

Читайте также:

Веселая царица Елизавета Петровна: доброта против коррупции

Тот единственный, кто не крал. Николай I и все остальные