Сегодня в Москве живут и трудятся династии ученых, артистов, писателей. Фамилия скульпторов Паршиных — отца и сына — широко известна в России и за рубежом. Федор Паршин сейчас готовится к установке в столице скульптурной композиции Ослябе и Пересвету. Среди его работ — рельефы храма Христа Спасителя и Успенского собора Троице-Сергиевой лавры.
А его отец, Геннадий Паршин, имеет непосредственное отношение к оформлению Вечного огня у Кремлевской стены, саркофага Ленина в Мавзолее и установке скульптуры Кутузова перед Бородинской панорамой.
1. Отец
– Геннадий Алексеевич, говорят, что у вашего деда, купца первой гильдии Василия Романовича Паршина, в гостях бывали Станиславский, Немирович, Шаляпин, Бунин, Рахманинов. Это правда?
– Правда. Артисты приезжали к деду в гости в Ялту, дед подолгу жил в гостинице «Россия». Среди моих предков не было деятелей искусств, зато были купцы, священники, офицеры царской армии. Во время революции в нашем роду было уничтожено около 80 человек. От бабушки в наследство остался альбом со старинными поздравительными открытками, более 300 штук — с Рождеством, днем ангела, со Святой Пасхой. Среди них есть одна любопытная, с набережной Ялты. На обратной стороне написано рукой деда: «Поздравляю вас, всех моих родных, со Святой Пасхой». И дата: 6 апреля, 1900 год. А на открытке — вид набережной Ялты с террасы гостиницы «Россия» — той самой, в которой всегда останавливался дед.
– Это, наверное, судьба, что именно вам с сыном выпала честь неподалеку от этой гостиницы установить скульптурную композицию «А. П. Чехов и Дама с собачкой», которая стала визитной карточкой Ялты?
– Когда в 1999 году я получил предложение разработать проект, то подумал: это все маниловские мечты. Вы же помните, какое было время? Но, как художник, конечно, я был счастлив. Чехов — мой любимый писатель. Тем более что мы с женой – художницей – еще в годы учебы обошли весь Крым с палаткой. Я отлично представлял место на набережной, где хотел бы установить памятник: здесь сиживали и пили чай, вели беседы об искусстве Чехов и Шаляпин, а также другие знаменитые люди. Короче, мы с сыном Федором взялись за это дело. Была куча вариантов памятника, иногда совсем парадоксальных. Активно подключился к процессу режиссер Сергей Соловьев, который почему-то хотел в чеховскую композицию непременно добавить еще и фигуру своего друга Виктора Цоя. При всем уважении к Виктору Цою и Сергею Соловьеву, мы настояли, чтобы Цой туда не вошел. Работа продолжалась шесть лет. В 2004 году скульптура «А. П. Чехов и Дама с собачкой» была установлен на исторической набережной. Даму прицельно делали похожей на актрису Ию Саввину.
– Теперь каждую секунду там кто-то фотографируется. Как фотографируются и возле другого вашего памятника — основателю российского кинематографа Александру Ханжонкову.
– Этот памятник стоит на Пушкинском бульваре рядом с киностудией, которую Ханжонков основал. Увидев в 1905 году люмьеровский фильм «Прибытие поезда», Ханжонков был сражен наповал: бывший военный, он поехал за границу, стал изучать кинотехнику, вложив в это дело все свое состояние. За трудами Ханжонкова на кинопоприще пристально наблюдал Николай II и даже, говорят, подарил ему свой перстень. Но сегодня Ханжонков незаслуженно забыт соотечественниками. А ведь именно он подарил миру первых русских кинозвезд, заложил основы научно-популярного фильма и, самое главное, создал в Ялте первую кинопроизводственную базу — русский Голливуд с павильонами.
После революции Ханжонков уехал за границу, его долго уговаривали вернуться. Он согласился, но власть надругалась над этим человеком: у него все отобрали. Он серьезно заболел и остаток жизни провел, разъезжая по набережной Ялты в инвалидной коляске, прося подаяния. А ведь это был богатырь, с неординарным мощным умом и здоровьем!
История запала в душу. И мы решили восстановить историческую справедливость, изобразив Ханжонкова в расцвете сил, в тот самый период, когда он был вдохновлен идеей кино. Режиссер в нашей подаче сидит на скамье, на нем — свободная рубаха, в руках кинопленка, под правым локтем — старая кинокамера.
– Вы любимый ученик знаменитого скульптора Николая Томского, лауреата 12 государственных премий. Я знаю, что именно вы устанавливали памятник Кутузову перед Бородинской панорамой, и с этим была связана какая-то таинственная история?
Николай Васильевич Томский был гением. Это он работал над этим памятником, а когда его уже собирались возводить, на проспекте Кутузова оказался Хрущев со своей свитой. И вот Хрущев едет, видит подъемный кран, бульдозеры. Спрашивает: «Что это? Почему я ничего не знаю?» Разозленный, он приехал к Томскому в мастерскую в районе Арбата: «Ты что тут разводишь культ личности?! Мы только одного развенчали, а ты тут возводишь другого!» Кто-то из компании попытался урезонить разбушевавшегося главу государства, заявив, что, мол, поздно и в Мытищах уже отлиты скульптурные группы. Там ведь конная фигура наверху, а вокруг около тридцати человек полководцев, партизан. Но Хрущев заорал: «Все — в переплавку!» Он уехал, а Косыгин задержался и тихо сказал Томскому: «Не обращай внимания, все будет нормально». И ушел. Все это мне рассказывал сын Томского. Томский попал в больницу на месяц. Но некто с мытищинского завода (фамилию не назову, не просите), кто очень уважал Томского, ночью пригнал технику, выкопал громадную яму, заложил туда все уже отлитые фигуры и закопал. Десять лет памятник находился под землей. А когда Хрущев покинул свой пост, то мы этот памятник вырыли и установили уже у Бородинской панорамы. Мне пришлось его доделывать. Потому что некоторые детали еще в гипсе были утеряны.
– Вы ведь еще и Могилу Неизвестного Солдата в столице оформляли?
– Томский был президентом Академии художеств, мы с ним действительно разрабатывали этот проект. Решили делать Могилу у Кремлевской стены. Проект утвердили— вечный огонь, знамя и скорбящая «Родина-мать» 4,5-метровой высоты. Томский ее видел в граните, я — в бронзе, так как это более живой материал. Уже и работа шла, и в газетах был напечатан проект, в институте все нас поздравляли. И вдруг, на самой последней стадии, без объяснения причин сообщают, что скульптуры Родины-матери не будет. Томского этим сильно унизили, потому что знамя и каску мог сделать кто угодно. Остался сухой невыразительный ансамбль, Томский очень переживал по этому поводу.
Вторым секретным заказом правительства было создание нового пуленепробиваемого саркофага для Ленина в Мавзолее. В 1920-е годы существовал саркофаг с лавровыми венками, со знаменем по бокам и — тонким стеклом. Было совершено несколько покушений на тело Ленина, но об этом широко стало известно только годы спустя. В районе станции «Калужская» работал комбинат, туда допускалась только высшая элита. И вот там нам выделили отдельную комнату, отдельные ключи и замок. В этой комнате мы полгода работали. Поставили мощные бронестекла. Саркофаг в длину — метра три, хотя фигура Ленина была всего 1,5 метра. Томский в тот период был очень занят еще на одном проекте, так что в основном работал я, а он приезжал вечерами.
Я ведь видел еще лежащих в Мавзолее Ленина и Сталина. А потом, однажды ночью, площадь окружили. Выкопали могилу для Сталина, и его захоронили. Томский сделал бюст Сталина в сером граните. Он вложил в скульптуру идею: голова вождя склонена немного вниз, как бы символизируя его раздумье над тем, в чем же он виноват перед народом.
При перекладывании тела Ленина я не присутствовал, но зарубочку — метку на этом саркофаге — все-таки оставил.
А еще мы с моим учителем делали проект для Берлина, оформляли главную площадь города. Но как только СССР рухнул, этот памятник Ленину разобрали.
– Обидно бывает, когда такое происходит?
– Я смотрю на памятники прежде всего как на произведения искусства. Конечно, мне обидно, хотя я к Ленину сейчас отношусь отрицательно, но тогда-то мы ведь ничего не знали. К архивам нас не допускали.
– У вас были замечательные учителя, сегодня вы сами преподаете студентам. Нынешние студенты сильно отличаются от вас, студентов пятидесятых?
Отличаются значительно. Некоторые могут повернуться к педагогу спиной — для нас это было невозможно. Мы внимали своим педагогам, как небожителям, осознавая их масштабность. Я тут как-то подсчитал, что «прошел» через 30 очень талантливых рук — живописцев, скульпторов, преподавателей рисунка. В себе обобщил столько, что боюсь, второго такого человека просто нет, — я универсален в своей области. Поэтому когда, преподавая, сам объяснял на занятиях предмет, то сразу показывал, как и что надо делать. Мне обычно студенты аплодировали в конце занятия, хотя в нашей среде это не принято. Мои бывшие ученики и через 40 лет встречают и благодарят, утверждая, что все что знают и умеют, получили от меня.
2. Сын
– Федор, ну у вас-то были замечательные учителя уже с пеленок. Вы росли в семье скульптора-отца и матери-живописца. Как считаете, могли бы пойти в другую профессию?
– В свое время я был уверен, что мог. Когда меня спрашивали, кем хочу стать, отвечал: космонавтом, пожарником и продавцом мороженого. Родители не хотели, чтобы я был художником. Это нестабильная в материальном отношении профессия.
Но так случилось, что мама однажды работала дома. Я болел, мне было скучно, и она предложила: «Не хочешь взять краски и написать натюрморт?» Была осень, она поставила мне на кухне арбуз, фрукты, дала этюдник и масляные краски, которыми я ни разу не работал. Я сел за мольберт и за пару часов написал первый в жизни натюрморт. До этого рисовал только машинки. Мама ахнула: натюрморт вышел вполне профессиональный. Пришел отец из мастерской и похвалил мать: «Ты сегодня очень неплохой натюрморт написала». Она ответила: «Это твой сын». Отец решительно отказался верить. Но с тех пор все заметили во мне художественные задатки.
Я пошел в художественную школу в Москве, но по ее окончании в Суриковский институт поступить не удалось. В итоге, отслужив в Забайкалье, вернулся и начал истово заниматься с отцом с 10 утра до 10 вечера каждый день. А в конце лета делала набор Российская академия художеств, возрожденная Ильей Глазуновым. Я подал документы, и меня взяли.
У нас был замечательный курс, очень сильный, все его выпускники сейчас — состоявшиеся скульпторы, нас всех оставили преподавать в Российской академии. Защиту дипломов принимал сам Лев Ефимович Кербель (автор памятника Марксу в Москве. – Ред.), который тогда еще был жив. У меня в дипломе стоит «отлично» за его подписью.
– Вы за последнее время сделали четыре скульптуры Сергия Радонежского, скульптуру Андрея Первозванного. Вам близка православная тема?
– Фонд Сергия Радонежского попросил меня разработать четыре разные композиции к 600-летию святого для разных стран. Памятники олицетворяют образ Сергия Радонежского в разных ипостасях.
Один установлен на Куликовом поле. Другой стоит в Минске, третий — в Астане (Казахстан), четвертый в Крыму.
На Куликовом поле Сергий Радонежский благословляет Дмитрия Донского на битву. «Сергий» — защитник земли Русской установлен в Минске, так как Белоруссия — точка, где все войны земли Русской начинались и заканчивались.
В Астане стоит «Сергий»-просветитель. Ну, а в Крыму Сергий — собиратель земли Русской, так как название города Симферополя переводится как «город-собиратель». Когда «Сергия» устанавливали в Крыму, люди плакали, это был очень волнующий для меня момент.
Кроме того, я удостоился чести сделать в Петрозаводске мемориал погибшим узникам концлагерей. Из Петрозаводска, находящегося недалеко от Соловков, сделали большой концлагерь. Его поделили на 6 лагерей. Там есть несколько братских могил, в одной похоронено 3500 человек (официально), причем 70 процентов — дети до 7 лет.
Сейчас собираюсь делать памятник адмиралу Лазареву в Севастополе. Кроме того, выиграл конкурс и в Никитском ботаническом саду – буду устанавливать скульптурную композицию «Потемкин показывает проект Аптекарских садов императрице Екатерине».
– А что-то у вас есть в ближайших планах, связанное с родной Москвой? Вы ведь живете в районе Парка культуры…
– И у меня есть проект памятника Ослябе и Пересвету. Уже найдено финансирование. Сейчас идет стадия административного урегулирования. Скульптуру хотим установить рядом с предполагаемым местом захоронения Осляби, рядом — Симоновский монастырь и парк. Это будет конный памятник. Идею и проект активно поддерживает Русская православная церковь, Симонов монастырь и отец Владимир из близлежащего храма. Но во дворе храма все-таки ставить эту композицию не стоит, ее там никто не увидит — слишком маленькая территория.
Вообще, я очень люблю свою Москву. Я люблю все, что с ней связано. Я люблю гулять по ее улицам, переулочкам, всегда любуюсь своим городом. Как сказал незабвенный Эльдар Рязанов в своем фильме «Служебный роман»: «Это мой город. Это очень хороший город». И конечно же, был прав.
Беседовала Елена БУЛОВА.
