Профессор, ученый секретарь полярной подводной археологической экспедиции «Челюскин-70» Иосиф Рабинович – коренной москвич в пятом поколении. Родился  на Патриарших прудах, что, видимо, определило  будущую тягу к воде:  вся дальнейшая жизнь его была связана с морскими путешествиями, поиском затонувших кораблей, хотя окончил Физтех.

В период начала распространения коронавируса Иосиф Исаакович оказался в Израиле, границы закрылись, но нашему обозревателю удалось связаться с ученым по телефону.

— Иосиф Исаакович, мы так привыкли каждое лето в день вашего рождения бывать на традиционном авторском отчетном концерте в Москве, где вы рассказываете о морских экспедициях и читаете свои новые стихи. В этом году встреча, видимо, не состоится… Как вы там, в Израиле, себя чувствуете в период коронавируса?

–  Чувствуем себя с женой хорошо, сидим в самоизоляции, как и все люди пенсионного возраста, которые тут находятся. Я работаю. У меня есть статус «ребенок войны», нам с супругой каждый день привозят продукты, контейнеры с едой. Разогреваем – вполне съедобно.

–  По Москве скучаете?

– Конечно, я вообще Москву надолго никогда не покидал, хотя много ездил по миру. Родился я на Покровке, вырос уже в послевоенной Москве в доме на углу Патриарших прудов.

– А-а, знаменитые булгаковские места…

– Да, дом мой находится неподалеку от той самой скамейки, на которой Берлиоз беседовал с Иваном Бездомным.  А вот трамвай «Аннушка» в тех местах никогда не ходил — это уже фантазия Булгакова. Все эти подробности, когда я зачитывался Булгаковым, меня очень интересовали.  Мой тесть, живший с 1918 года на Малой Бронной, подтвердил: трамвай ходил только по Садовой и Бульварному кольцу. На Патриарших прудах я жил до двадцати лет безвылазно, исключая те годы, когда мы с матерью были в эвакуации. 

– То есть под бомбежки Москвы вы не попали?

– Одну бомбежку все-таки я пережил. Если помните, существует легендарная фотография в метро на Маяковской, куда спускались москвичи во время налетов. Так вот я там есть где-то на этой фотографии. А из эвакуации мы вернулись в столицу уже в 1944-м.

— Мы только что отметили праздник 75-летия Победы. Какой вам запомнилась Москва послевоенная?

— Голодное и хулиганское было время. Но вместе с тем веселое и счастливое. Малая Бронная была выложена булыжником. Мы, мальчишки, по этим булыжникам, покрытым зимой льдом,   катались, цепляясь за редкие проезжающие грузовики. А весной и в начале лета из портфелей сооружались ворота: играли в футбол везде. Взрослые тоже собирались во дворах, играли в домино. Нас, ребят, обычно посылали за бутылочкой, а сдача считалась чаевыми.

– Наверняка в мальчишеских тайниках у вас хранились всякие патроны и гильзы?

– А как же! Мальчишеские игры послевоенной детворы вообще были достаточно опасными. Соседские ребята, помнится, как-то набрали в ржавую старую батарею порох. Я, пятилетний, подсматривал за их действиями из-под арки. Порох подожгли, рвануло так, что чуть окна не повылетели! Мой сосед прибежал домой с криками, ему раздробило палец. Другого мальчишку разорвало на глазах: радиатор заканчивался гайкой, и при взрыве она раскурочила ему грудь. Моя мать – железная женщина, перевязала соседского парня и только после этого отправила его в больницу. А соседка все это время голосила от страха.

– Вы всю жизнь занимаетесь погружениями на дно океана в поисках затонувших кораблей. А в детстве подобные поползновения были? Вы ведь жили на Патриарших, у воды?

– Меня всегда манили неизведанные пространства. Не только подводные, но и подземные. Однажды, помню, зимой мы с ребятами полезли в обледеневший туннель, который отводил воду с Патриарших. Хотелось исследовать, куда он нас приведет. Ползли вперед, ощущая себя первопроходцами, вооружившись спичками. Через какое-то время стало ясно, что дальше не двинуться – я застрял. И назад двигаться не могу. Снаружи что-то нам кричали взрослые. Медленно и мучительно, по сантиметру, я выползал назад. Мать, дежурившая у лаза с коляской, молча отвела меня домой, велев ни слова не говорить отцу. Она его очень берегла. Отец тогда был доцентом в Бауманском институте – интеллигентный человек с железным стержнем в внутри. Его можно было мять, но лишь до определенного момента.  И хотя в доме заправляла мама, но, если отец говорил: «Так не надо», все сразу заканчивалось. Они были из тех пар, которые никогда не ссорились и ушли из жизни один за другим очень быстро, словно одному без другого на земле делать было нечего.

— Отец преподавал в Бауманке, но вы решили поступать в Физтех – самый сложный технический вуз в стране. Почему?

— Вообще-то я хотел быть моряком и поступить в Ленинграде в военную академию. Но в седьмом классе влюбился и за своей девушкой надумал двинуть в техникум. Отец, человек мудрый и находчивый, вовремя поддел меня: «В техникум каждый дурак поступит. А вот под Москвой есть институт, в который тебе никогда не поступить, — Физтех». Так он меня «развел», и я поступил и  закончил именно Физтех, факультет аэромеханики и летательной техники. А потом еще и аспирантуру. Я преподавал в Физтехе, заведовал лабораторией. Ну а уж когда возникла необходимость создания совместной лаборатории ВЦ АН СССР и ОКБ Сухого (П. О. Сухой — выдающийся советский авиаконструктор, один из основателей советской реактивной и сверхзвуковой авиации. — Ред.), академик Моисеев направил меня в КБ. Там я проработал шестнадцать лет, мы делали первую в СССР в авиационной промышленности систему автоматизированного проектирования летательных аппаратов, за что получили премию Совета Министров СССР.

— Иосиф Исаакович, вы ведь еще и член Русского географического общества, были в составе многих экспедиций по поиску затонувших кораблей. В том числе в составе экспедиций, искавших затонувший «Челюскин» и нашедших его.  Что чувствует человек, когда погружается в толщу холодной воды на десятки метров?

—Восторг и, пожалуй, состояние полета. Погружение — как невесомость, на глубине ты ничего не весишь. Это очень похоже на открытый космос.

Елена Булова